Рояль волновался, он, будто хотел убежать
по лужам ночного проспекта в продрогшую бездну.
Мелодия нежностью с неба лилась не спеша,
и свет фонаря разрезал черноту как кинжал,
и время тянулось замкнувшимся мигом отъезда.
Рояль торопился, как будто пытался взлететь
и слезы стекали по стеклам оранжевой грустью.
И не было сил у него эту муку терпеть.
Рояль торопился как будто чего-то успеть.
Он был не согласен, что в миг этот было так пусто.
А дождик ночной луж касался как звуков рука.
Он тоже куда-то спешил через ночь переходом
по клавишам черным и белым: он словно ругал
и тех - кто не верил, и тех - кто надежды слагал
в значки никому не известного древнего кода.
И было тревожно и пусто. Одни лишь шумы
врывались в мелодию эту спешащей походкой.
И мир акварельный был снова, как будто, размыт
пятном светофора, гудками, шуршаньем из тьмы
в шаги, убегающей в дождик, случайной красотки.
Рояль не смолкал, продолжая шептать о любви.
Последний романтик среди этой мокнущей ночи.
Ему светофор, растворяясь, твердил: - Погоди!
Рояль сомневался. Он брызги как звуки ловил.
И очень хотел достучаться... Не просто, - а очень.
И вдруг над дворами во тьме зазвучал саксофон.
Он вторил мелодии сердца ещё не рождённой.
Реально.
То было не эхо. Не призрак. Не сон.
И значит романтиком быть оставался резон:
негромко играть, устремившись сквозь дождь убежденно.
Назад
